Нужны ли многотысячные кордоны полиции на митингах?

Руководитель ГУВД Москвы Анатолий Якунин предложил штрафовать организаторов митингов за недостаточную явку. Эти слова — лишний повод задуматься о том, насколько адекватны меры безопасности, предпринимаемые в ходе массовых акций.

С начала «нулевых» политические демонстрации в России проходят под все более жестким контролем правоохранительных органов. Место проведения мало-мальски крупного митинга огораживают несколькими рядами заборов и металлоискателей, окружают шеренгами солдат внутренних войск, дружинников, полицейских и ОМОНа. А шествие, в котором участвуют больше тысячи человек, сопровождают плотные колонны ОМОНа и внутренних войск. Наверное, для конвоирования 57 тыс. пленных немцев, которых провели по Москве в июле 1944 года, не привлекали такие силы. Для митингов и демонстраций, для размещения правоохранителей, которые их сопровождают, на несколько часов перегораживаются огромные площади. А это значит, что крупные города, и без того задыхающиеся в пробках, становятся еще более непроезжими. В результате многие автомобилисты, да и пешеходы тоже, не погруженные в

политику, испытывают в отношении «всех этих протестов» глухое раздражение. Впрочем, государственные деятели, которые мчатся по своим историческим делам с мигалками и ради которых перекрывают километры улиц, вызывают у народа не большую приязнь. Но самих демонстрантов тоже раздражают так называемые «меры безопасности». Кроме того, существует мнение, что силы и средства, затраченные на «охрану» митингов и демонстраций непонятно от кого, можно было бы употребить с большей пользой.
На любом протестном митинге всеобщее внимание приковано прежде всего к протестующим. Однако полноправными участниками действа являются также и люди в синей пятнистой форме, экипированные ПР-73 (палка резиновая образца 1973 года выпуска), шлемами «космонавтов» (так их прозвали в народе) и прочими щитками-доспехами, рациями и тяжелыми ботинками. О них обычно принято говорить исключительно в нелестных красках, и зачастую вполне обоснованно. Меж тем мало что известно о «внутренней кухне» тех, кто силой противостоит на улицах демонстрантам, особенно о психологических установках бойцов спецподразделений.

Не так давно мне довелось побеседовать в неформальной обстановке с инструктором полицейских подразделений специального назначения. По понятным причинам его имени я не называю. Такие люди не любят раскрывать детали биографии и давать тебе специальную информацию, но, судя по общему бэкграунду и обсужденным темам, на которые «можно разговаривать», у этого человека за спиной опыт работы в горячих точках на территории всего СНГ, где в последние годы бушевали гражданские столкновения и происходили разного рода перевороты.

Меня как гуманитария, собственно, интересовал вопрос: а что чувствуют омоновцы, которым отдают приказ разгонять безоружных протестантов? Чувствуют ли они вообще что-то или это просто машины, которым думать и чувствовать не положено, а положено только исполнять приказы? Имеется ли элемент идеологической накачки перед разгоном толпы? И будут ли они исполнять приказ, если вдруг велят стрелять на поражение? В первую очередь меня интересовали «внутренние» обоснования действий ОМОНа при разгоне родственников заключенных под стенами Копейской колонии №6 в прошлом году, и конечно, события 6 мая на Болотной площади.

С начала «нулевых» политические демонстрации в России проходят под все более жестким контролем правоохранительных органов. Место проведения мало-мальски крупного митинга огораживают несколькими рядами заборов и металлоискателей, окружают шеренгами солдат внутренних войск, дружинников, полицейских и ОМОНа. А шествие, в котором участвуют больше тысячи человек, сопровождают плотные колонны омоновцев и внутренних войск. Логичный вопрос: не чрезмерны ли те меры безопасности, которые предпринимают силовики в ходе массовых мероприятий? Кого от кого охраняем, господа офицеры? (ДАЛЕЕ)

Взгляд с «той стороны баррикад» (из-под защитного шлема «космонавта») весьма интересен для объемного понимания произошедших событий. Во-первых, как выяснилось, есть разные уровни жесткости действий. Условно говоря, есть режим «фанаты», есть режим «демонстранты», есть режим «тюремный бунт», есть режим «профсоюзы». То есть против разных категорий граждан ОМОН действует с разной степенью жесткости. Это такая внутренняя установка, обязательная к исполнению. Беснующихся болельщиков (не говоря о зэках) будут усмирять намного жестче, чем обычных демонстрантов-хипстеров с айфонами, а бастующих рабочих или пенсионеров, конечно, если надо, разгонят тоже, но без особого энтузиазма.

Зачистка на Болотной была намного более мягкой по сравнению с разгоном под стенами колонии в Копейске, поскольку «оперативный штаб» был убежден, что там собрались бывшие зэки и друзья зэков и сейчас что-то будет ужас-ужас, а родственниками, женщинами и правозащитниками они просто прикрываются. Ну, адекватность источников «оперативной информации» и адекватность принимаемых по ним решений в данном случае мы не рассматриваем (по-моему, очевидно, что в случае Копейска лучше было вступить в переговоры и тянуть время, а к утру Генерал Мороз сам бы большинство собравшихся у колонии разогнал). Мы объясняем, из какой парадигмы исходит человек с дубинкой.

Таким образом, элемент идеологической накачки, конечно, каждый раз присутствует в той или иной степени. Бойцов морально мотивируют, объясняют обстановку и причину, по которой они должны вмешаться, дают установку о степени опасности и насколько жестко нужно действовать.

Особенно важна идеологическая составляющая, когда речь идет о применении водометов, слезоточивого газа, пластиковых пуль и тем более огнестрельного оружия. Например, в узбекском Андижане в 2005 году оружие применялось потому, что вооруженные мятежники лишь прикрывались женщинами и детьми как щитом. Во всяком случае, тамошний «оперативный штаб» был в этом убежден, и поэтому приказ стрелять на поражение на пике беспорядков был отдан (по разным данным, тогда погибло от 187 до 230 человек).

«Бойцы понимали, что если они не будут стрелять, завтра мятежники, пришедшие к власти, расстреляют их самих и их семьи. Жертвы среди гражданских в данном случае рассматривались как вынужденные жертвы», — объяснял мой собеседник логику поведения в Андижане. Откровенно говоря, у меня слегка холодело внутри от его спокойствия. Именно это и есть гражданская война, и это страшно.

Касательно событий на Болотной наш разговор свернул несколько в другое русло. Я пытался выяснить, не жалко ли омоновцу, допустим, условного Акименкова, слепнущего в тюрьме, или студента Белоусова, у которого на свободе осталась жена с малолетним ребенком на руках?

Собеседник отметил, что ОМОН не возбуждает дела и не закрывает людей в тюрьму, а лишь делает свою работу «в поле», хотя и согласился, что не всегда их роль в качестве «потерпевших» выглядит красиво и по-мужски, но «бойцы — люди подневольные, сам понимаешь».

Вместе с тем он заметил, что «все, кто шел на политическую акцию, в известной степени брал на себя ответственность за возможные риски и издержки». Ну, то есть речь он вел о том, что случайных людей на Болотной площади 6 мая, во-первых, не было, а во-вторых, никто (ни бойцы ОМОНа, ни принимающие решения командиры, ни другие мундиры) не берет в расчет личность человека — они, мол, работают с категориями, обезличенными массами, а имена и судьбы конкретных людей никого не интересуют.

Я спросил: быть может, необходимо вести какой-либо диалог между обществом и силовиками, разъяснять причины применения силы полицией и «идеологию» последующих уголовных дел? На что сотрудник ОМОНа равнодушно заметил, что это бессмысленно.

«Ну, кому что объяснять? Если не придут эти конкретные люди, которым ты что-то объяснишь, придут другие. Это политтехнологии, отработанные способы уличной политики. Проблемы у «простых людей», за которых ты так переживаешь, возникают из-за действий тех, кто их на эти акции мобилизует. Понятно, что кто-то идет бескорыстно «от души», но у этой бескорыстности простого человека все равно есть выгодополучатель. Хотя это уже политика, а ОМОН не занимается политикой — он работает «в поле».

Касательно Болотной, кстати, не могу не упомянуть тот факт, что пострадавшие от действий ОМОНа 6 мая в конечном счете проявили удивительную пассивность в части, касающейся попыток привлечь к ответственности силовиков за их действия. Спустя месяц член Общественной палаты РФ, адвокат Елена Лукьянова писала:

«После столкновения полиции с демонстрантами 6 мая (я надеюсь, что правильно употребляю порядок слов) нам было предоставлено огромное количество фото- и видеоматериалов, на которых демонстрантов били, душили, ломали им руки-ноги, и так далее, и тому подобное. Эти материалы, подкрепленные соответствующими заявлениями конкретных граждан, могли бы стать безусловными доказательствами в суде против полицейских, превышающих свои полномочия и вообще грубо нарушающих не только «Закон о полиции», но и множество всяких других внутренних и международных правовых норм. Мы провели в Общественной палате специальные слушания. Пригласили полицейское начальство. Дали организаторам и участникам митинга возможность высказать свою точку зрения. Договорились о персональном расследовании каждого случая полицейского произвола. Они (организаторы и участники) обещали представить документы. И что? Каков итог? Всего четыре заявления от участников. А в это время героям-полицейским, не поленившимся запротоколировать все свои синяки и шишки, публично под телекамеры вручали ключи от новых квартир. Так какой порядок слов получается — столкновение демонстрантов с полицией? Но ведь я знаю, что это не так. Я знаю, что пострадавшие есть. Что их много. Нас все время упрекают: где ваши официальные обращения? Действительно, где? Я понимаю, что писать бумаги и собирать доказательства скучнее, чем ходить на митинги. Тем не менее это необходимо делать. Если мы действительно хотим чего-то достичь. Если для нас «ехать» все же важнее, чем «шашечки».

О чем это говорит? О том, что омоновец, с которым мне удалось поговорить, во многом прав: приходят не граждане, а обезличенные толпы («не придут эти — придут другие»), а у толпы иные принципы действия, нежели у отдельно взятой личности. В противном случае, если бы это были личности, а не толпа на кураже, они бы отстаивали свои гражданские права до конца — юристов и журналистов, кто бы помог им в этом, предостаточно, да и ЕСПЧ тоже никто не отменял. Но где они, эти пострадавшие истцы?

Кстати, в Копейске 30 родственников заключенных засвидетельствовали побои и подали заявления на действия ОМОНа. По сравнению с четырьмя заявлениями от пострадавших на Болотной это выглядит более чем красноречиво.

«Челябинские жители настолько суровы, что не задумываясь снимают побои и подают заявления на челябинский ОМОН, что тут еще комментировать», — резюмировала челябинская правозащитница, участница памятных копейских событий Оксана Труфанова.
Материал подготовили: Алексей Барановский, Александр Газов